Ну вот мы добрались до вашей станции —
Доехали почти без дураков.
У нас сегодня будет вечер с танцами.
В запасе — пара новых медляков.
Пусть станция на карте и не значится,
но раз уж нас завел сюда маршрут,
Уверены — тут можно подурачиться
и слезы лить отлично можно тут.

Пусть голос у певца слегка простуженный —
капризничать народ здесь не привык.
Кримпленовые брюки отутюжены —
Покажем местным мы столичный шик.
За дело мы беремся с пониманием.
Сейчас мы будем разбивать сердца!
И вряд ли стоит обращать внимание
на след от обручального кольца.

За сценой помидорчики нарезаны,
разложены колбаска и сырок.
Поэтому мы вам споем по-резвому
про то, как кто-то чей-то ждал звонок.
Вы ждали нас — и нате вам, пожалуйста!
Смотрите в душу сорок пять минут!
Не нравится — тогда идите жалуйтесь.
Но денег все равно вам не вернут.

Ну вот мы добрались до вашей станции —
Доехали почти без дураков.
У нас сегодня будет вечер с танцами.
В запасе — пара новых медляков.
Ну вот мы добрались до вашей станции.
Мы начинаем, проще говоря!
Уедем мы. А песенки останутся.
И значит — мы приехали не зря…

Ах, если б куда угодно — то знаю, куда мне надо.
Туда, где прохладней ветер и солнце чуть-чуть белей.
Туда, где о скалы бьются карельские водопады,
где выцвел узор цветочный на старом ковре полей.

Ах, если б когда угодно — тогда бы уехал скоро
туда, где густые травы укроют мои следы,
туда, где найти возможно ненайденные озера,
в которых глядят русалки на небо из-под воды.

Там первый осенний вечер ручьи понакроет дымкой
и инея крошки бросит на старый дощатый пирс.
Там облако месяц прячет под шапкою-невидимкой,
но звезды мерцают ярче, чем платье у Бритни Спирс.

И, словно с цепи сорвавшись, шататься до одуренья
по мягким пологим склонам меж гладких больших камней,
С обочин взлетают птицы с рябиновым опереньем…
И как же мне тут не думать все время о ней, о ней?..

О той, что на серый город часами глядит устало,
О той, что не видит красок в закатах день ото дня,
О той, что устала слушать нескучную «Калевалу»
и, может быть, так случилось — устала любить меня.

Гадай — не гадай — не знаем, что с нами еще случится,
Какой из пейзажей пестрых потом назовут судьбой…
Я думаю — водопады, русалки, ручьи и птицы
придуманы кем-то были, конечно, для нас с тобой.

Через двор пустой идет человек из телевизора.
То ль от ветра, то ль от глаз прикрывается рукой.
Здесь, у старых тополей, всем старушкам очень близок он.
Потому что во дворе он у них — один такой.

Было время — выдавал он репризу за репризою.
То ли он уже другой, то ли — изменился мир…
Люди шепчутся вокруг: «Человек из телевизора».
Хоть уже давным-давно кончился его эфир.

И не скажешь ведь теперь, что судьбою был облизан он.
Стенка чешская стоит. В ней — собрание Золя.
Вот что смог поднакопить человек из телевизора.
Остальное, как у всех — двор осенний, тополя…

Как бы долго свой успех ты на нитку ни нанизывал —
трудно все ж не растерять эти бусины в конце.
Для чего сгодится он — человек из телевизора?
Свадеб муторный черед. Да концерт в Череповце.

А на медленной реке жизнь в тумане тает лодочкой.
Свет далеких маяков кем-то бережно включен.
Было, было — и прошло… Он устал. Он хочет водочки.
И не помнить ничего. И не думать ни о чем.

Но сочится мутный свет вечного экрана сизого,
Отнимая у души зыбкий, призрачный покой…
Через двор пустой идет человек из телевизора.
То ль от ветра, то ль от глаз прикрывается рукой…

Про него она давно почти что все знает.
Знает, что за книги перед сном он читает,
Знает, что гостей он в дом свой не приглашает —
никого.
Знает — самолеты его с детства пугают.
Знает, как зовет он своего попугая.
Знает, что с недавних пор машина другая
у него.

Знает она всё — в каких он ест ресторанах,
кто его друзья, в каких он был дальних странах.
Может, для кого-то это кажется странным.
Ну и пусть.
Мама говорит: «Ты ненормальная точно».
Много лет он снится ей почти каждой ночью.
Знает она песен его каждую строчку
наизусть.

Он играл в кино — и ей известны все роли,
номер телефона, расписанье гастролей…
Знает то, что школьную любовь звали Олей.
И еще —
У нее в компьютере есть все его фото —
фото, где один он и где есть еще кто-то.
Он приедет скоро. И другие заботы —
все не в счет.

Он приедет в город — необычный, лучистый.
Он приедет утром, когда снег еще чистый.
По перрону пробежит он мимо таксистов
И бомжей.
Как всегда — он будет жить в уютном отеле.
Там же, где он жил и в позапрошлом апреле.
У него концерт в конце вот этой недели.
И уже

У нее билет есть в центр первого ряда,
Чтобы он заметил что она всегда рядом,
Чтоб не пропустить его случайного взгляда.
Каждый раз
У нее в руках тюльпанов белых букетик.
И она уверена, что именно эти
любит он цветы, сильней всех прочих на свете.
И сейчас

Выйдет — как всегда — она на сцену неспешно.
Зал замрет — и он ее узнает, конечно.
И, чуть-чуть смутившись, улыбнется потешно
И вот-вот
Он щеки ее губами нежно коснется.
Сцена на мгновенье под ногами качнется.
Кончится концерт. Он снова в город вернется
через год.

Может, у нее и нет под боком мужчины.
Не сплела она любовную паутину.
Ей не по душе нелепый день валентинок
в феврале
Ей не по душе дешевой страсти романсы.
Мама говорит, что у нее есть все шансы.
Только что-то все не выпадает в пасьянсах
королей.

Год пройдет — и снова будет город в афишах.
С каждым днем — он ближе. С каждым днем — он все ближе.
Эту новость ливень по простуженным крышам
разнесет.
Так вот год за годом жизнь ее протекает.
Ничего на свете ей ведь не потакает.
Разная любовь бывает. Эта — такая.
Вот и всё.

Ты не любила запах, когда кто-то жарил луковицу.
Я ведь не жарил лук! — А ты все равно ушла, не спеша.
Жизнь не остановилась. Но будто бы мне оторвали пуговицу.
И в эту щелку наружу — капля за каплей — течет душа.

Если твердить без умолку: «Всё в порядке…» — только себе соврешь.
Душа сочится сквозь щелку и засыхает корочкой на земле.
Подходящую пуговицу в магазинах не сыщешь — только ноги сотрешь.
Нету таких в продаже. И не будет в ближайшие двести лет.

Он оркестру прошепчет с одышкою:
«Двадцать третий концерт, часть вторая…
Здесь так холодно… Что я ледышками
Вместо пальцев сейчас наиграю?
Вы меня похороните заживо —
Беспощадна к талантам эпоха.
Что ж, давайте сыграем „Адажио“,
Раз нам всем заплатили неплохо…»

Он на свет недовольно поморщится —
Старикан на девятом десятке.
И к роялю походкой уборщицы
Побредет, громко шаркая пяткой.
Но касается клавиш — и вот черта:
В изумлении мир замирает.
И играет нам Горовиц Моцарта —
Двадцать третий концерт. Часть вторая.

Что за ангел в убогом Бердичеве
Разглядел в этом щуплом мальчишке
Неземные талант и величие,
Что и тысячам было бы слишком?
Что за сила заставила горбиться
Над кромешной пучиной рояля,
Чтобы люди при имени «Горовиц»
Даже Бога порой забывали?

Как он музыки свет привораживал,
Чтобы звуками рвать нас на части,
Превращая простое адажио
В шесть минут невозможного счастья?
В Вечность двери — с улыбкою — просто так —
На мгновение приотворяя,
Вдруг играет нам Горовиц Моцарта —
Двадцать третий концерт. Часть вторая.

«Вот и все, — он прошамкает. — То — не то?..
Вроде всё мы сыграли не пресно…
Я, пожалуй, вздремну…» И утонет он
В терракотовом бархатном кресле.
Из высокой заоблачной из дали,
О небесные наши скитальцы,
Хорошо, что вы музыку отдали
В эти вечно озябшие пальцы!

Горы горькие гари и горе лиц
С каждым годом невыносимей!
Но пока в этом мире есть Горовиц,
Будет мир становиться красивей!
Будет литься морозный пар ото рта,
Будут звезды гореть, не сгорая,
Раз играет нам Горовиц Моцарта —
Двадцать третий концерт. Часть вторая.

Строчит нам жизнь наброски эпитафии,
А мы на старой школьной фотографии
Застыли в кабинете географии.
Четвертый слева — я в больших очках.
Еще чуть-чуть — и жизнь с горы покатится.
За всё, что нами прожито, — заплатится.
Ну, а пока девчонки — в светлых платьицах.
Мальчишки — в новых синих пиджачках.

Еще чернильных ручек поршень мажется.
Еще нам наша дружба вечной кажется.
А вот сейчас — навряд ли кто отважится
Всех в классе перечислить имена.
Мы времени коварный спор проспорили.
Мы — в прошлом. Как учебники истории,
Которые хранят, да только стоит ли…
История другая. И страна.

Еще чуть-чуть — и вспыхнут бед пожарища.
Но это будет дальше. А тогда еще
Мы были вместе — четверо товарищей.
Один за всех — и все за одного!
Мотали вместе шпаги изолентою,
Все вчетвером мы бегали за Ленкою.
Где этот мир с разбитыми коленками?
Увы, но не осталось ничего.

Один — пилот гражданской авиации.
Но как-то не туда вложил он акции…
Ушел из флота — и в хмельной прострации
Он много лет уж не на высоте.
Другой вот стал учителем черчения.
С тех пор он чертит до осточертения,
Но, несмотря на крепкое терпение, —
Он ненавидит ватман и детей.

А третий, убегая от апатии,
Стал активистом всем известной партии,
И в общем-то — он с искренней симпатией
Всех под знамена партии зовет.
Он эту жизнь считает настоящею.
Его успехи в рвении — блестящие.
Когда он видит лидера по ящику —
Непроизвольно с кресла он встает.

Да, мушкетеры, есть причины веские
Нам больше не мотаться за подвесками.
Мы в зеркале черты лица нерезкие
Уныло наблюдаем поутру.
Домашних королев честь не поругана,
И «оливье» на праздничек настругано.
Но время не вернет обратно друга нам.
Вот так вот, Одноклассник точка ру.

Строчит нам жизнь наброски эпитафии.
А мы на старой школьной фотографии
Застыли в кабинете географии.
И я туда дороги не найду,
Где опыт не навьючил нас котомками,
Где не обзавелись еще потомками,
Где мы нужны друг другу — в том каком-то там
Почти неназываемом году.

Бульвар уснул, застеленный
июльскими метелями.
До первого будильника
еще есть полчаса.
В рассвете — невесомые —
туманы тают сонные.
И вопреки учебникам
возможны чудеса.

Лишь утро замаячило —
уже не спится мальчику.
Сегодня день рождения!
Ну кто ж его не ждет?
Однако все ж помеха есть —
из города разъехались
на лето все приятели.
И вряд ли кто придет.

Вот солнце скачет мячиком.
Ну что же делать мальчику?
Жить без гостей и праздников
не может человек.
Чтоб не сидеть безропотно,
он скажет полушепотом:
Пускай на день рождения
ко мне приходит снег.

Но нету утешения.
Куда слать приглашение?
Никто не знает адреса,
где летом гостит.
День наклонится к вечеру.
Надеяться здесь нечего —
Не будет дня рождения.
И мальчик наш грустит.

Но вдруг в колодце-дворике
запричитали дворники —
Что за напасть? Не может быть!
Довольно с нас чудес!
Стоят — глазами хлопают.
А снег на город хлопьями
Нежданно и негаданно
спускается с небес.

Совсем не по-нарочному
снег шел в плаще наброшенном.
На нем был восхитительный
сиреневый берет.
И как бы между прочим он
взлетел к открытой форточке.
И говорит снег мальчику
по-снежному: «Привет!»

Как будто одуванчики,
летят снежинки к мальчику.
Смеется он. И всем вокруг,
конечно, хорошо.
Вот собственно история,
о мальчике, к которому
на летний день рождения
однажды снег пришел.

Закат полоской тоненькой
коснулся подоконника.
Заводят все будильники,
ложатся спать в трусах.
В клубке бульваров спутанном
дом спит, в туман укутанный.
И вопреки учебникам
возможны чудеса.

Ратуши покрыты ретушью тумана.
В чаше дня замешан меловой раствор.
Прислонясь к шарманке мерзнет обезьяна.
Потерпи — еще чуть-чуть — и Рождество.

Ярмарки и эти лампочки на ветках —
безобидный и бесхитростный обман.
Отвернешься — и лакричную конфетку
старый клоун вдруг опустит в твой карман.

Чем белее день — тем небеса бездонней,
тем слышней высокий детский хор с небес.
Так и жить — вином горячим греть ладони,
да наивно ждать подарков и чудес.

Так и жить — стать частью плавного теченья
сладкой ваты розоватых облаков,
колокольчиков, имбирного печенья,
звезд латунных, деревянных ангелков…

Так и жить — смотреть на маленького Бога.
Бог с улыбкой смотрит пристально на нас.
Мальчик мой! Дай мне пожить еще немного,
чтоб вернуться в этот день хотя бы раз!..

Ратуши покрыты ретушью тумана.
С небесами сиротливое родство…
Найденной конфеткою на дне кармана
вдруг вернется в наши жизни Рождество.

Я дарил тебе на Рождество черешню.
Ты ждала кольцо или отрез на платье.
Вот и выпит весь до дна роман наш прежний.
Вот за выпитое целый год и платим.

Вот за выпитое целый год и плачем.
Вот и маемся с любовного похмелья.
Это что-нибудь, по-видимому, значит…
Только что — мы так понять и не сумели.

То ли слезы, то ли снег с ресниц подталый…
Говорим «люблю» случайным постояльцам.
Лишь на песенку одну богаче стал я.
У тебя зато кольцо блестит на пальце.

Ни к чему винить холодный ветер вьюжный,
если судьбы, словно ветки, поломало…
Было счастье… Что еще для счастья нужно?
Только счастья нам для счастья было мало.

Распогодится. Вернутся птицы с юга,
обживут по новой старые скворечни…
Только мы с тобой, как прежде, друг без друга.
Любишь кольца ты. А я люблю черешню.

Жизнь — не то, чтобы прожита…
Просто — словно прохожие —
Друг на друга похожие —
дни нас ждут впереди.
Кем — нездешним — судимы мы?
Кем в ладонях хранимы мы?
И кому-то незримому
шепчем мы: Подожди!

Не спеши в нас отчаяться!
Мы не знаем, как каяться.
Все, что можем мы — маяться,
да смотреть в небеса.
Как с тобой разговаривать?
Чем тебя нам одаривать?
Только мутное марево
застилает глаза.

Подожди! Дай нам справиться,
прежде чем переправиться!
На твой берег отправиться
рано нам. Подожди!
Отведи волны стылые,
да туманы унылые,
да пожары постылые,
ледяные дожди.

Если все тебе ведомо —
что ж ты беды за бедами
Посылаешь по следу нам?
Чем мы не хороши?
Счастьем не расцелованы,
лаской не избалованы,
да хлыстом изрубцованы
спины нашей души

Подожди! Может, лучшему
просто мы не научены?
Может, не было случая
для счастливой судьбы?
Мы в снегах черных выстыли.
Гроз немыслимых выстрелы.
Что еще нужно выстоять?
Что страшней может быть?

Мы б и рады иначе, но —
видно, нам предназначено
быть в долгу неоплаченном.
Чем тебе мы не те?
Все едины по отчеству.
На краю одиночества
Говорим тебе: «Отче наш», —
И бредем в темноте…

Взяли в долг жизнь у вечности.
Что ж мы так не привечены?
На земле искалеченной
ты остался… Да мы…
Устремив взгляды нищие,
в небесах что-то ищем мы.
Рядом над пепелищами
в небо тянет дымы…

Зима вяжет вьюги на стареньких спицах.
Мир скован морозной судьбой.
Ты спишь. И тебе этой ночью приснится
Морской изумрудный прибой.

И вдруг ты поймешь, что так хочется чуда,
Что силы нет больше дрожать.
От снежных пощечин, обид и простуды
Задумаешь к морю сбежать.

Пусть вечер угрюмый с мечтой твоей спорит —
Но все же ты не унывай.
Пожалуйста — не предавай свое море!
Пожалуйста — не предавай!

Нас город спасет от промозглой погоды,
В свое запуская нутро,
Где вместо небес — известковые своды
Знакомого с детства метро.

В вагоне устало сомкнешь ты ресницы.
И вновь в ожиданьи чудес
Взлетят над тобою прекрасные птицы
В простор настоящих небес.

Откроешь глаза — то ли быль, то ли небыль…
Но верить не переставай!
Пожалуйста — не предавай свое небо!
Пожалуйста — не предавай!

И в тесной коробочке комнаты ночью
Часами глядишь в потолок.
О чем-то мечтая, внезапно захочешь
Ты свежего ветра глоток.

Вдруг в комнате вздрогнет засохшая ветка,
Хоть форточка и заперта.
Щекой ощутишь ты дыхание ветра.
И станет светлей темнота.

Откуда он взялся — никто не ответит.
Но чудо ты не забывай!
Пожалуйста — не предавай ты свой ветер!
Пожалуйста — не предавай!

Кто может сказать — на небесных страницах
Какой нам написан сюжет?
Пускай берегут тебя добрые птицы!
Пусть светит небес добрых свет!

Упавшие звезды, желанье исполнив,
В ладонях твоих пусть горят!
Пусть катят к ногам твоим теплые волны
Большие цветные моря!

Я знаю — одно неизменно на свете,
Одно неподвластно годам —
Что ты — мое море, и небо, и ветер.
И я это все не предам.

Мальчуган небольшого роста,
как печальны твои глаза…
Ты, наверное, вырос просто.
Что могу я еще сказать?
И в объятьях тебя сжимает
неуклюжий, дремучий страх.
И дрожит твоя жизнь живая
в бездыханных сухих ветрах.

За свое ты цепляйся счастье,
сколько хватит мальчишьих сил.
Только тех, кто сейчас у власти,
ни о чем, малыш, не проси.
Слов их вкрадчивых ты не слушай,
обещаниям их не верь.
Продавать за бесплатно душу
модно стало у нас теперь.

Пусть приятели на предплечьях
выжигают и щит, и меч.
Ты от знаков бесчеловечных
постарайся себя сберечь.
Пусть кругом океан безбрежный —
в лодку их не стремись сесть ты.
Их услуги, поверь, медвежьи.
Их глаза, мальчуган, пусты.

Сторонись их колонн паскудных,
грязных флагов их не носи.
Даже если кромешно худо —
ни о чем ты их не проси.
Не проси! Не отмоешь сажи
никогда со своей души!
В человеческой распродаже
ты участвовать не спеши.

Над твоей, мальчуган, страною —
дыма мутная пелена.
Их победы в беду ценою.
Их подачкам — пятак цена.
Песни их все насквозь фальшивы.
Не вставай в этот серый ряд.
А еще … Все они — большие…
Они ведают, что творят.

В городке новый день зачинается.
И сегодня с утра
Над большим пустырем поднимается
пыльный купол шатра.
Старый цирк вылезает безропотно
из уставших авто…
Только мальчик восторженным шепотом —
Шапито, шапито…

Дрессировщик с неистовой силою,
чтобы были белей,
По утрам натирает белилами
выцветших пуделей.
Ржавый таз для удава — привычный дом,
хоть он как решето…
Только мальчик восторженным шепотом —
Шапито, шапито…

Акробат что-то смотрит невесело,
взгляд покрыт пеленой.
Он застукал вчера шпрехшталмейстера
со своею женой.
Развестись — это больно уж хлопотно,
столько лет прожито…
Только мальчик восторженным шепотом —
Шапито, шапито…

А гимнастку чего-то не осенит,
что от жизни ей ждать —
То ли в школу вернуться по осени,
то ли тупо рожать.
На секунду окажешься за бортом,
и не вспомнит никто…
Только мальчик восторженным шепотом —
Шапито, шапито…

Бедный клоун болеет немножечко,
ему нехорошо.
Варит он зажигалкой на ложечке
голубой порошок.
На мгновенье он счастлив, ну а потом —
спит, не скинув пальто…
Только мальчик восторженным шепотом —
Шапито, шапито…

Но когда под брезентовым куполом
свет софитов горит
С нами — словно с тряпичными куклами —
цирк, что хочет, творит.
И что толку от нашего опыта?
Это всё — ни про что.
Мы, как мальчик, восторженным шепотом —
Шапито, шапито…